БЕЛОЕ СОЛНЦЕ. ПОСЕЛОК ЯШКУЛЬ

Москва готовилась праздновать 175-летие со дня рождения А.С.Пушкина. У памятника поэту в те дни было особенно людно: москвичи, гости, дети, даже свадебные эскорты, и цветы, цветы...

Я шла тогда по бульвару в Центральный Совет Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, где предстояло вместе с жюри cмотреть детские рисунки, присланные на выставку "Пушкину посвящается!..."

Оживление у памятника задержало и меня, и в который раз глаза не прочли, а скорее угадали знаковые строки:

«Слух обо Мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык...»

Теперь у памятника, окруженного разноликой толпой, это воспринималось как доброе пророчество поэта о нашем самом главном - добром единении людей, людей одного Мира, одного Солнца, одной культуры...

Позже, когда в жюри обсуждали маршруты выездов педагогов-художников, чтобы помочь и сельским ребятам принять участие в Пушкинском конкурсе, я напомнила эти строки поэта.

А вскоре с рюкзаком хороших красок, кистей, бумаги мы уже шли к самолету рейсом на город Элисту Калмыцкой ACСP.

В Москве - мокрый снег, слякоть, унылый туман очень холодной в том году апрельской весны!... и вдруг над облаками - залитый ослепительным солнцем вечный простор ...

Это космическое свечение не угасло и на земле, когда мы вышли из самолета. Только солнце теперь, окутанное белесым светящимся маревом, само по себе стало белым, и его неземной рассеянный свет, казалось, перенес нас на самый край света, где нет теней даже в полдень, когда глазам больно от солнца, а лицу от упругих струй горячего ветра. Это впечатление – «Как на другой планете…» усиливалось еще больше, когда по обочине узкой ленты дороги, рассекающей степи, изредка встречались искореженные засухой и ветром мертвые стволы саксаулов. Один раз дорогу нам переплыл шар перекати-поля, тоже казавшийся неземным, совсем как в жуткой фантастике строк Ю.Кузнецова: «Незнакомая местность предстала, и змеиные травы пошли…»

Но слева вдруг выступил из марева караван: три самых настоящих верблюда тащили за собой вагончик на колесах для пастухов, за ними мерно двигалась арба, тоже запряженная верблюдами, в которой почти в обнимку лежали погонщик и мотоцикл, впереди всего этого расплылось по степи стадо овец, фланкируемое всадниками. «Перебираются на новую точку» - сказал шофер. А из арбы, где лежал погонщик, рассыпались по степи резкие звуки транзитного джаза…

Несколько раз мы обгоняли машины с цистернами, на них было написано «Вода». «Здесь к зарплате добавляют за безводье» - услышали мы, но хорошенько поняли это позже, в гостинице, когда стаканы после чая пришлось ополаскивать яблочным соком.

Город начинался с низких белых строений, слившихся с известковыми обнажениями холмов и неглубоких впадин. И даже высившиеся здесь, как и в каждом городе, новостройки, и даже с большим трудом взращиваемая зелень не освобождали от ощущения неземного, слепящего марева белого солнца. Из желтых, как в Москве, бочек здесь пили не квас, а «Холодный калмыцкий чай».

В городе мы задержались ненадолго, побеседовали с товарищами из местного отделения Общества, посоветовались, поработали с экспозицией краеведческого музея, дополнив наши представления о сложных путях развития культуры калмыцкого народа, полученные еще в Московском музее Народов Востока, сумели даже добавить себе еще один альбом «Колмыцкий народный орнамент», изданный в г.Элиста Калмыцким книжным издательством, и к обеду следующего дня густо припудренные известковой дорожной пылью, от которой постоянно сохло в горле и хотелось пить, входили во двор интерната в районном поселке Яшкуль.

Здесь учатся и живут дети чабанов и скотоводов, кочующих по степи со стадами. Чистые спаленки, хорошая еда, книги, уроки, учителя, а главное, здесь, в интернате, все свободное время дополнялось полезными и интересными делами, кружками, играми, подготовкой к праздникам, приезду гостей, на этот раз из Монголии.

В эту четко спланированную систему поместились и мы, сначала вызвав интерес тем, что приехали из Москвы, а потом…

Потом все произошло так, что и нам, и учителям пришлось подчинить свои планы, ритмы, даже расписание занятий той стихии, которую вызвал в детях наш приезд, наши рассказы, сказки. Пожалуй впервые в жизни я ощутила такую горячую силу в детях, такую неутомимость в работе, такую упрямую настойчивость в преодолении конкурсов-преград, выдуманных нами, чтобы хоть как-то сузить круг ребят, уже не помещающихся в рисовальном зале. Где там! Пришлось мастерскую перенести в огромный, гулкий как аэровокзал спортивный класс, где вход, как ворота Тамерлана, охраняли (крючки уже давно не выдержали) ребята, которые дождались своего часа и сменят рисующих, как только те исчерпают себя или устанут. Здесь же, у входа принимали от всех желающих карандашные наброски, по которым мы составляли поток.

Да, поток! Это действительно был поток… Время от времени мы встречались с такими же раскосыми, как у детей, добрыми глазами пожилой нянечки, добрые руки протягивали нам тарелку с румяными оладьями, испеченными для нас, но главным даром был синий пузатый чайник с хорошо заваренным чаем. Не знаю даже, как выдерживали без воды свою рисовальную смену дети, но никто из них не прикоснулся к синему чайнику. Они будто сговорились сохранить для нас его драгоценное питье.

Самое сложное - начать работу. Но вот эскизы рассмотрены, обсуждены, рабочее место устроено, каждым придуман – составлен цвет листа (то ли возрастная, то ли национальная тяга к декоративности, но всем очень нравилось рисовать на цветном листе, причем цвет составляли самостоятельно и прямо на полу широкими кистями закрывали лист, иногда заботливо помогая младшим). Работа начата, головы склонились над столами с красками, сдвинутыми по центру зала, и в этот момент гулкое море в нашей мастерской обычно затихало, хотя начинали бурлить (и я это чувствовала почти физически) силы творческого воображения, детского вдохновения.

Мне всегда трудно оторваться от ребят в такие минуты, хочется быть с ними, в этом мучительном и счастливом мире чистого детского порыва и напряжения…

Но я оставляю сейчас их, чтобы готовить к работе других, уже сидящих в затылок друг другу верхом на очень длинных низеньких спортивных скамейках. Я тоже сажусь на скамью, но лицом к ним, и начинаю пересказывать древние калмыцкие сказы, легенды, мифы, густо населенные и реальными, и фантастическими животными. Ребята и раньше многое читали, слышали, но теперь это - зачин, чтобы помочь им увидеть все это в семантике народных узоров, претворяющих весь этот мир фантазии и реального бытия Природы степей уже в образы изобразительного фольклора. Я рассказываю о древнем культе Солнца, о весеннем празднике "Цаган Cap" ("Белый месяц"), когда после очищения огнем большого костра, кочевники покидали зимние стоянки, уходили со стадами на летние пастбища.Все это было понятно им. Мы рассматриваем цветные таблицы из альбома И.Г.Ковалева, рассматриваем символику цветных кругов - ореола вокруг шитого золотом солнца, так называемый орнамент «Зег», и мне опять вспоминается солнце над аэродромом в Элисте, как мы увидели его в первый раз. Я показываю детям таблицы с солярными знаками, сохранившимися до наших дней в творчестве других народов, и у русского народа тоже. И вдруг виду, что крестообразный узор, превративший почти в растительный орнамент тоже очень древнее изображение рогов - символ основного богатства калмыков - скота, символ связи народа с Природой, ближе детям, интереснее даже графически, и мы начинаем разучивать его элементы: стремительно загнутые концы, плавные изгибы. Чтобы кисть позже передала все это выверенное веками богатство народной графики, мы все вместе разучиваем будущие движения кисти руки (кисти рисовальные все еще заняты), и они перенесут позже живые эти пульсирующие элементы орнаментики на листы детских рисунков. На кого же мы были похожи в этой игре? Что это было? Древние ладьи с гребцами или танец рук? Во всяком случае, все это было очень полезное раскрепощение движения рук для свободной кистевой росписи, ведь рисовали мы без карандаша, сразу писали кистью, и нельзя было не поразиться смелости и свободе движений детских рук, передающих характер, движение, жизнь животных. И это впервые взявшись за кисть, впервые пережив встречу с широко и обильно предложенными красками!

Работ будет много! Чуть просохшие на полу мы вывешивали прямо на шведскую стенку нашего спортзала, здесь во всю огромную стену останется после нас воспоминание о счастливо пережитом общем деле, большая выставка, часть же работ привезли в Москву. В Центральном Совете общества охраны памятников, в редакции "Пионерской правды", в детской комиссии Союза Художников СССР, на Международной выставке "Я вижу мир" -рассказывали эти листы о ребятах, детях калмыцких пастухов, живущих в Яшкульском интернате, рассказывали, как живет в детях Природа, их родной край, край их отцов, и о том еще, что они не только видят этот мир, а живут в нем, естественно и просто, и для того, чтобы позже утвердить себя в нем, в этом Мире, продлить себя и его уже в своих будущих детях… Нет, все-таки в этих уютных спаленках, думали мы, по ночам, а может быть, и в тихие минуты перед сном нашим маленьким кочевникам, рожденным в степи, видятся ее просторы, стада, костры… А может быть, дети соскучились к концу года по родным, по родной степей и поэтому так горячо рассказали нам своими рисунками обо всем этом)...

Кто знает.

Вспомнилось, как пошла вдруг в одном из потоков серия горных пейзажей, горных орлов, джейранов, и я подумала: наверное, равнины вызвали детскую мечту о горных хребтах. Когда-то меня поразила мысль Константина Коровина о том, что красный цвет русского сарафана вызван зеленью лугов России. Но здесь все объяснилось много проще, оказалось, что рисовали горы дети, приехавшие с отцами действительно из горных районов.

Иногда мы прерывали свою работу, чтобы проводить очередного счастливчика домой, вернее "на точку", как принято здесь говорить. В эти последние дни апреля детей брали на праздники, увозя в степь на верблюдах, мотоциклах, лошадях. Если рисунок не был готов, родители не торопили детей, а степенно рассаживались у стен, застывали в каком-то по-восточному глубоком раздумье у детских работ. До сих пор не могу простить себе, что ни с кем не удалось поговорить, услышать, как они смотрят все это.

Когда темнело, наш зал затихал. Мы расставались до утра, проснувшись же, не позволяли себе тратить время на завтрак -знали, что нас уже ждут, ждут терпеливо и настойчиво.

По вечерам мы выходили в тихие сиреневые сумерки и шли в степь, вернее по ленте асфальта, далеко за поселок. Сойти с асфальта, ступить в травы было страшно: там всегда что-то шуршало, попискивало, шевелилось. Как же смеялись у над нашими страхами, дети, если нам удавалось днем погулять вместе, в степи они чувствовали себя уверенно, протаптывали нам тропы, раздвигали травы.

Вокруг было сурово и красиво, хотя не голубых степных миражей, ни степи, пылающей цветущими тюльпанами, мы так в этот раз и не увидели. Возвращались в гостиницу затемно. Просматривали кипу тетрадных листочков с рисунками из всех классов, которые передавали нам в конце дня учителя и воспитатели, потому что так не хотелось, чтобы кто-нибудь из ребят остался без возможности попробовать свои силы, особенно из тихих, стеснительных, которым может быть, мы были еще более необходимы, чем другим, уверенным в себе, в своей удаче. И опять утро. И опять торопимся. И опять откладываем завтрак "на потом", когда дети начнут работать, хотя знаем, что и сегодня этого "потом" не будет, разве что нас опять пожалеют те же добрые глаза, те же добрые руки…

Сказать по правде, этот поток работ, раскрывающих такие первородные связи детей с Природой ("Эти дети живут в степи, и степь живет в них" - скажут позже в Москве и заметят еще: "Да ведь и у Пушкина калмык – «друг степей»). Этот поток так увлек нас, что потускнела и как-то отодвинулась наша главная цель поездки - послушать, как читают здесь Пушкина, читают ли, как видят, чувствуют его стихи, сказки.

Пришлось заставить себя несколько переключиться, и все-таки теперь мы знаем, в интернате поселка Яшкуль дети степных калмыков читают Пушкина и в подлинниках, на языке поэта, на русском и калмыцком языках! Читают его стихи, сказки, многое знают на память, ну а как видят прочитанное, об этом лучше судить по их собственным рисункам.

Досмотрите их, сравните с рисунками москвичей-ровесников, и откроется в этом сравнении много любопытного, особенно если рассматривать один и тот же эпизод, рисованный, например, девочкой из Городца на Волге и маленькой калмычкой. Для себя же мы решили, куда бы нас еще ни забрасывала судьба, везде читать и рисовать с детьми Пушкина, "солнце нашей поэзии", нашей общей культуры.

Прощаться трудно всегда, с детьми же, с которыми столько пережито вместе, особенно.

Нас долго провожали, а я все снимала последние кадры, уже на школьном дворе, где росло всего несколько казавшихся засохшими саксаулов, и где вместо травы белые кремниевые камешки устилали землю.

И отражаясь в каждом из них, все так же слепило глаза белое солнце Яшкуля…

«Солнце – начало всех начал, - говорят калмыки, Подойди к нему, и оно тебе все расскажет…»

Хостинг от uCoz