В окна нашего одноэтажного деревянного домика было видно все, даже Крутицкий теремок над Святыми воротами. В укромных уголках подворья, заросших лопухами, татарником, мы любили сидеть подолгу, ожидая чуда, когда начнут проявляться краски, когда смена состояний неба, освещенности приведет в движение, оживит старую архитектуру, сольет воедино терракоту стен, зелень изразцов, золото одуванчиков.
«Наша колокольня самая красивая», — сказал как-то маленький Павлуша в дождливый день, когда, укрытые навесом крыльца, мы смотрели, как за красно-кирпичными башнями и куполами клубились в борении сине-серые тучи. В такие дни мокрые камни мостовой перед нашим крыльцом становились драгоценным цветным ковром, настоящей азбукой цвета. «Так ведь это — уральские яшмы!» — пояснили реставраторы.
Однажды к вечеру вдруг разъяснилось, и над подворьем повисли две радуги: одна над другой. Чуть позже сквозь мглистое небо прорвался сноп горячего, уже закатного света, и тогда вдруг пламенем вспыхнул кирпич Красного крыльца и переходов, изумрудно зазеленели влажные изразцы, золотом высветились выращенные нами в поддержку одуванчикам подсолнухи.
Позже мы видели Крутицы и в сумерки, и лунной ночью, и в снегопад, и в мартовскую капель, и все-таки осень осталась у детей главным впечатлением года. Об этом свидетельствуют теперь их рисунки, составившие выставку, которую мы так и назвали «Осень в Крутицах». В центре выставки — коллективное панно «Вдоль да по реченьке, вдоль да по Москве-реке».
По крутым берегам Москвы-реки мы любили гулять, подолгу смотрели, как она трудится, дожидались часа, когда в городе зажгутся огни. Тогда сокращалось расстояние до Кремля, сказочно высвеченного прожекторами, огни выделяли мосты, рисовали узоры на темной воде... Однажды той осенью мы приплыли в Крутицы по реке солнечным утром. Плыли долго — и Москва открывала нам свое прошлое, настоящее и будущее. По-осеннему синее небо, «багрец и золото» куполов древнего Кремля, деревьев, цветов — все сливалось в единое звучное торжество...
В Крутицах нас давно уже ждали: в самой большой комнате дома, залитой янтарным солнцем, шумел самовар, на полотняной скатерти огромного, во всю комнату, стола золотились калачи, пряники, хлеб. «Солнце — хлеб — застолье» - вечная тема жизни, искусства.
Но вот чай допит, и синие гжельские чашки уступают место подлинным хозяевам русского застолья: праздничному ковшу-скопкарю, медным братинам (вслушайтесь в слово!), бондарной квасной кружке «для богатыря», хлебницам-корневухам, солоницам-уточкам, выдолбленным из капа-корня, деревянной общей мисе, шитым полотенцам. Все это — как и огромный кованый сундук с добром, светец у изразцовой печи, расписные и резные прялки, домотканые половики — живет здесь естественно и красиво. А главное, в каждом окне — подлинная русская архитектура в естестве русской природы, ежечасно оживляемая извечным движением Солнца.
Я всегда знала, что маленьким москвичам необходима живая природа, но то они так полно сливаются с ней, увидела здесь впервые. Мы еще застали в Крутицах развалины, дикие заросли трав, кустарников. На подворье тогда жила своей привычной жизнью целая стая собак. Они грозно охраняли его, но с детьми были приветливы, даже добры, прощали им шалости, а вскоре и дружились с ними.
Мы сновали по подворью, расчищая от давнего мусора заросший дворик, носили в детских ведерках хорошую землю, чтобы вылечить обломанную рябину и старый куст белой сирени, и мечтали... Нам хотелось построить навес, чтобы рисовать на воздухе в любую погоду. Думалось о том, как застрекочут в небе наши ветряки из коллекции, виделись собственные керамические композиции, которыми будет украшен водоем-лягушатник. Представляли, как в него будут смотреться с крутого берега глиняные города и крепости древней Руси. Мечтали о том, чтобы этот водоем принял наш игрушечный русский флот. «Нет, надо, чтобы журчало на перекатах», — и мы прочерчивали палками по земле наш будущий ручей. Мечты детей рождали много предложений: посеять семена первоцветов, чтобы цвели самой ранней весной, как только сойдут снега; сделать солнечные часы, как в древней обсерватории Стоунхенджа, ведь в Крутицах было первое на Руси астрономическое общество...
Мечтала и я: именно здесь, на земле Крутицкого подворья, где архитектура сохраняет сердечное тепло и вдохновение мастеров прошлого, будет создан «Музей-лекторий-изостудия», своего рода центр практической и методической работы по теме «Художественное воспитание и образование детей в общении с памятниками традиционной отечественной культуры»; и моя коллекция подлинников народного искусства музейного уровня (прялки, туеса, расписные филенки, медные братины, ветряки и даже конь-охлупень), которая собиралась десятилетиями на нехитрые учительские средства, будет помогать в этом.
Но вернемся к нашей прогулке по Москве-реке, которая переполнила ребячьи альбомы набросками-впечатлениями так, что пришлось объявить конкурс на принцип организации большой общей композиции. Тут в нашей комнате-мастерской начались долгие споры, поиски, и стали нескончаемыми дни, когда, казалось, не свести все воедино, не хватит терпения довести задуманное до конца. И все же пришел день — и все лучшие рисунки легли на один общий лист, объединенные, как на карте, синими излучинами реки. Победило предложение по композиции общей работы «Синяя птица», и название это не было случайным, потому что — посмотрите на карту! — синей лебедью тихо проплывает река по карте нашего города. Это коллективное панно и отдельные рисунки, представленные вскоре на городской выставке детских работ «Моя Москва», понравились и зрителям, и журналистам и были отмечены почетными грамотами и наградами.
Так осень в Крутицах принесла нашим малышам признанный успех. Главное же, что пережили они в ту осень, — это ни с чем не сравнимое влияние красоты подлинных памятников искусства архитектуры, так органично слившихся с «неприбранной» пока природой здешних мест.
К встречам с памятниками архитектуры следовало готовить себя — и мы учились. Учились, накапливая конкретные знания по теории и истории архитектуры, учились, на наш взгляд, главному: воспринимать художественный образ памятника (рассматривать его как единство формы, функции, материала, конструкции, декора, соотнесенности объемов, связи с окружающей средой) и определять, пользуясь формулой Витрувия («Польза, прочность, красота»), можно ли отнести к искусству архитектуры увиденное нами сооружение.
Каждый цикл прогулок завершался серией детских рисунков. Мы рисовали композиции, лепили, делали макеты, свои проекты — все это хорошо воспитывало навыки восприятия объемов архитектурной формы, как и скульптуры. Так появились папки с исследованиями ребят, их рисунками, этюдами с натуры, посвященными лучшим архитектурным ансамблям нашего города.
Так уже здесь, в Крутицах, начинала складываться будущая программа Клуба юных москвичей — семейного клуба выходного дня — «Прогулки по Москве». Системный цикл этих прогулок уже в течение года создавал у его участников представление об истории русской архитектуры в памятниках Москвы.
Обычно начало маршрута я советовала связать с Коломенским, где нашу историю можно ощутить от дьяковской первобытной культуры. Здесь экспонированы на редкость органично с архитектурой великолепные коллекции русского резного дерева, просечного и кованого железа, росписи по дереву, изразцы. В Коломенском — наши лучшие шатровые памятники XVI в., и это единственное место в Москве, где можно встретиться с предысторией ее архитектуры, с произведениями деревянного зодчества.
А «чудо света» — Коломенский деревянный дворец XVII в. без всякой методики входит в контакт с детьми, вызывая бурное желание рукодельничать-макетировать. Этот дворец становится основой нашего словаря в картинках, и мы записываем в столбик слова, называющие покрытия, чтобы тут же в самом быстром карандашном наброске запомнить их облик.
Позже, когда курс прогулок сформировался полностью, Музею-заповеднику «Коломенское» отведена была роль первой ступени.
Далее путь вел в московское Зарядье, затем в Кремль. Только после этого можно было пойти по городу свободно так, чтобы Москва раскрывала тайны своей каменной летописи...
Несколько циклов семейных прогулок подсказала перерисованная в Крутицах карта «Московские монастыри — сторожи древней столицы». Это каменное ожерелье по бывшей юго-восточной окраине города достойно представляет русскую архитектуру.
Ансамбли крепостей-монастырей строились подолгу, складывались веками, поэтому каждый из них, как правило, вмещает строения, представляющие основные стили и направления русской архитектуры. И стоит разобраться в конструктивных и декоративных особенностях одного памятника, по нему составить-нарисовать свой словарь в картинках, как затем другие архитектурные ансамбли станут чудесными открытиями, интересными для самостоятельного определения стилей, направлений.
Когда Москва готовилась отметить 600-летие Куликовской битвы, мы опять пришли в Коломенское, ведь и само название его связано, по легенде, с нашествием. В Коломенском встречали Дмитрия Донского, вернувшегося с победой. Здесь стараниями многих людей сохранилась природа, архитектура, произведения прикладного искусства. Это очень важно: способствовать встрече детей, особенно детей-художников, с подлинниками — свидетелями далеких исторических событий.
Мы рассматривали батальные сцены в книжной миниатюре Древней Руси, в русской иконописи, побывали на Девичьем поле в Коломне — месте сбора русского воинства перед битвой; знакомились с текстом и миниатюрами «Сказания о Мамаевом побоище», рассматривали макет древнего Московского Кремля, подлинную акварель А. Васнецова «Московский Кремль времен Дмитрия Донского», чтобы представить себе, как, отправляясь в поход, русские воины хлынули на площадь в три проема ворот (нынешних Константино-Еленинской, Спасской и Никольской башен). Мы попытались и дальше по Москве пройти дорогой воинов Дмитрия Донского».
Архитектура, живопись и, конечно, «Слово о полку Игореве» — все это было , понято ребятами как пролог, как источник той силы духа русских, которая способствовала победе на поле Куликовом. Затем мы тщательно рассматривали памятники искусства XIV в., настоящих современников победы. Наши «гонцы» направились «во все концы», отыскивая эти памятники или их следы в книгах, альбомах по архитектуре Древней Руси, в экспозициях Исторического музея, Оружейной палаты, Третьяковской галереи, Музея истории и реконструкции Москвы. Но первый наш выход— в Андроников монастырь...
Я-то знала, что ожидает ребят за его стенами. Как удивительно рдеют там по осени грозди рябин, старым золотом светятся березы, глушит звуки ковер кленовых листьев; как неожиданно наступает момент, когда таинственным и непостижимым образом перемещаешься во времени, чтобы проникнуть в тайну, скрытую веками; чтобы, прикоснувшись к шершавым камням самого древнего в Москве белокаменного собора, ощутить ожившими его замшелые ступени, узкие окна, стены, сохранившие движение кисти А. Рублева—тоже современника интересующих нас событий.
Мы провели там часы заката, и я поняла, что нам просто необходимо было начать отсюда, от этих стен, от этой осени; ведь тогда, в день битвы, 8 сентября, тоже цвела осень, а ранее отсюда, приняв последнее благословление, отправились по дороге на Коломну конные и пешие... Ребята сосредоточенны, прочитывают глазами каждый камень, впитывают каждое слово. И будто живое воспоминание хрониста звучит: «Была сеча ожесточенная и великая, и бой упорный, сотрясение весьма великое: от начала мира не бывало у великих князей русских, как у этого великого князя всея Руси. Пролилась, как дождевая туча, кровь...».
«А позже, — продолжаю я, — сюда же, в Андроников монастырь, привезли хоронить погибших в кровавой и страшной битве, умерших по дороге от ран». И я вижу, как притихли дети, как боятся оступиться, сойти с тропинки, да и у меня в памяти всплывает строка: «А по краям-то — все косточки русские...». И вдруг отзывается болью мысль: «Да как же случилось, что на стенах монастыря нет даже общей памятной плиты?».
Во время наших экскурсий младшие ребята, конечно, тянулись за старшими. После всего увиденного они выдавали листы красивых, содержательных композиций по теме и были более свободны в этой работе, чем старшие, выполняя свои рисунки горячо и быстро, в один раз. Содержание всех наших экскурсий они воспринимали остро, тема их увлекла, решить же ее на листе им помогали краски осени.
И все это время как про готовое — протяни только руку к книжной полке — думала я о цикле А. Блока «На поле Куликовом», выжидая того часа, когда дети войдут в тему настолько, что можно будет, прочитав им стихи, начать наши рисования по теме. «Это первое рисование, — думала я, — еще не будет настоящим творчеством, но позволит детям соединить "насмотренный" фактический материал с сюжетами битвы, победы, и в этом им поможет поэт».
Так я думала, пока не раскрыла книгу... План пришлось срочно менять: в стихах Блока для моих детей не было сюжетной конкретности. Я долго и как будто заново вчитывалась в строки, пока лишний раз не убедилась, каким большим художником был Блок, великолепно знавший нашу историю и поднявшийся силой своего таланта над традиционно поэтическим пересказом событий. Теперь я думала о роли стихотворного цикла «На поле Куликовом» иначе: стихи должны помочь моим ученикам преодолеть широкую «насмотренность» и начитанность по теме, выйти на собственное современное творческое решение ее. «Попытайтесь и вы, — сказала я детям, — в своих рисунках не иллюстрировать события, а выразить свое настроение, отношение к их характеру, сущности...».
Я знаю, как это непросто, и все же ставлю перед ними задачу, нелегкую даже для нас, взрослых. Правда, дети, особенно маленькие, много свободнее в своем рисовании, чем мы, и даже как интерпретаторы выступают обычно легко и свободно.
Так случилось и на этот раз, и яркая серия детских рисунков в полный лист «На поле Куликовом» заполнила по решению жюри апсиду-алтарь Знаменского.
Так случилось и на этот раз, и яркая серия детских рисунков в полный лист «На поле Куликовом» заполнила по решению жюри апсиду-алтарь Знаменского собора в московском Зарядье, где проходила выставка, посвященная 600-летию Куликовской битвы.
Но вернемся в Крутицы. Отсюда близко Коломенское, рукой подать до Андроникова монастыря, да и Ново-Спасский монастырь совсем рядом, а Кремль, как и башня Дуло Симонова монастыря, легко просматривается с реки.
Здесь, на яшменной мостовой подворья, в окружении древних памятников затихали городские шумы, замедлялись ритмы, создавалась своя особая зона тишины, вечности. Это чувствовали все, кто сюда заезжал, особенно дети. Наш желтенький домик стоял на самой земле, нам нравилось сумерничать, не зажигая огня, читать стихи, сказки, прислушиваться к ветру, шелесту дождя и осенних листьев по крыше.
Однажды налетевшее ненастье подарило нам зимнюю вьюгу совсем как у Пушкина.
Сумерки зимой приходят рано. Но я не спешу в этот зимний вечер зажигать свет, а шире раздвигаю шторы... За окнами метель. Ветер сметает сухой снег с крыши, кружит его, слепит окна...
«Буря мглою небо кроет», — начинаю я негромко читать, всматриваясь в метель за окном, и уже со второго, третьего слова слышу, как включаются в чтение дети. Сейчас я не буду выделять голосом ни звуковые, ни зрительные образы пушкинской метели. Сейчас мне хочется, чтобы дети ощутили общую ритмическую гармонию, пережили почти физическое удовольствие от произнесения строчек, в которых живет та же снежная круговерть, что и за нашими окнами...
Это потом, несколько позже, когда мы опять будем повторять эти стихи и в чтение включатся уже все дети, я помогу им, выделяя интонацией, увидеть метель так, как видел ее поэт, услышать то, что слышал он и что продолжило потом свою жизнь в его поэтической ритмике.
Сумерки сгущаются, и я начинаю беседу о русской избе с вопроса: «Видел ли кто из вас избу? Жил ли в ней? — и продолжаю: — Попробуйте представить себе, как в такой же вот сумеречный час вы проснулись вдруг в пустом доме, где по углам, как и сейчас, сгущаются тени. За окнами — так же метет поземка... Темнеет. Какая-то глухая, напряженная тишина пустой избы — и вдруг жалобный стон в печной трубе, что-то пискнуло и зашуршало в подпечье, глухо стукнуло на чердаке».
Страшно. Мы вслушиваемся в эти странные звуки, пытаемся представить себе, что же происходит в подполье, какие действия разыгрываются на чердаке под крышей, кто гудит и стонет в печной трубе («Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?»).
Сейчас, когда мы начнем сочинять вместе, будет рождаться сказка про неведомых обитателей «трех царств» избы, построенной так соответственно представлениям наших предков о мире: подземном, где роют норы мыши, куда хоронят мертвых; земном, где живут люди; небесном — под скатами крыши, которая сама, как небесный свод, по земле, точнее, по избе скроена...
Так же населяли никем не виданными существами эти «три царства» мира, избы и сказки наши предки, сохраняя извечный закон существования тьмы и света, добра и зла с их постоянной борьбой, требовавшей от человека мужественной и справедливой силы.
Теперь представление древних о трехчастной композиции избы — модели трехчастного мира — стало для детей зримым, а творчество народных зодчих обрело черты конкретной связи с природой. И вслед за народными мастерами и сказочниками мы тоже будем теперь рисовать-сочинять свои композиции, отражающие наши представления, будем творить свою сказку. Помогут сегодня нам в этом стихи Пушкина, народные мастера и... метель за окнами.
Основой наших бесед по русской архитектуре станет «Сказка о рыбаке и рыбке», где архитектурный ряд — одно из действующих лиц: землянка — изба с кирпичною беленою трубою — терем — царские палаты. Но пока займемся избой. Терем рассмотрим в «Сказке о мертвой царевне». И дворец тоже. А вот панорамно русский град деревянный и град каменный — уже в «Сказке о царе Салтане». Там все наши частности архитектурных знаний должны будут найти место в общем ансамбле города.
Вернемся к избе. Пушкинский архитектурный ряд нашей сказки я дополню, показав детям курную избу, сохранившуюся до наших дней в Каргополье. Этот диапозитив поможет мне развернуть предысторию избы, рождавшейся как заслон, хранящий огонь родового, позже семейного (семь-я) очага, алтаря, где прежде приносились жертвы, заклинающие о помощи в охоте, скотоводстве, земледелии. Расскажу и о круглых в плане полуземлянках славянских племен, раскрытых археологами в московском крае.
Сейчас на экране — резной деревянный наличник, украшавший в избе окно светелки. Он переснят из книги Б. Рыбакова «Славянское язычество». Мы попытались услышать смысл слов: окно — око, на-личник— на «лице» избы, при-чел-ина — чело.
— Что это? — спрашиваю я, обращаясь к детям.
—Дом ...Нет, терем разукрашенный...
— Как его разделить на части? На сколько?
Делят легко на три, догадываются сами: как дом, как избу...
А я показываю следующий кадр, где в окне, украшенном похожим наличником, видны цветочный горшок, кошка и добрая бабушка. И опять догадываемся, рассматривая вместе: солнечные розетки и птицы — в резьбе верхней, небесной, части наличника; русалки же — в подводно-подземном «царстве»; а бабушка, кошка, цветы — это земное «царство», где люди, животные, растения... «Значит, народный мастер, резчик, тоже выполнил модель всего мира», — делаем мы свой вывод.
Затем в альбоме рисуем быстрый набросок-схему этого наличника, сохраняя трехчастность его композиции, с тем чтобы потом самостоятельно «населить» все «три царства» их обитателями, но сделать это предстоит художественно, как узор для резьбы по дереву. Задание вызывает интерес, я же отвлекаю от его сиюминутного выполнения чтением вслух уже выученного нами пролога: «У Лукоморья — дуб зеленый...», который исследователи называют «Пантеоном славянской мифологии».
«Дуб зеленый...». В каком «царстве» живет пушкинский дуб, как, впрочем, и все другие наши деревья? Чем удивляли они наших предков? Да, действительно, все «три царства» мира подвластны дубу—Древу жизни, мировому дереву, в мифологиях многих народов поддерживающему небесный свод. У греков в образе дуба олицетворялся Зевс... Как же расселить нам теперь, рисуя пушкинский «дуб зеленый», все чудеса по их «царствам»? Думайте, рисуйте...
Эта беседа порадовала возможностью включить детей в процесс мифотворчества, в состояние, которое переживалось нашими далекими предками, когда в дородовом еще периоде проигрывалась увертюра всей нашей последующей жизни, когда в общении с природой открывались высота и протяженность окружающего мира, когда рождались все основные формы — прообразы окружающих нас сегодня вещей, олицетворялись неведомые силы природы...
Значит, возможно найти педагогический ход для включения детей в процесс мифотворчества, в процесс их собственного постижения мира, хоть и отдаленно, но повторяющий путь к знанию, пройденный человечеством в его историческом детстве?
Теперь знаю доподлинно, что это творческое состояние стало первым помощником и мне, и детям в усвоении-запоминании информации такого объема, который затрудняет обычно даже старших ребят. Знаю и то, что в памяти детей от того вечера, пережитого нами вместе особенно остро, остались и снежная зима, и ее поэтический образ в стихах Пушкина, как и собственное состояние творцов-сочинителей.
Расставались мы в тот зимний вечер трудно...
* * *
Однажды мы принимали в Крутицах гостей — ребят из Абхазии. Наш праздничный стол расцвел солнечными вспышками хурмы, мандаринов, А по стенам — выставка рисунков гостей «Мифы Древней Абхазии», в которой позже появятся московские работы, потому что мы тоже читали «Мифы и сказки Абхазии», рисовали их. Помогали нам в этом отснятые там пейзажи, а главное, размещенные вдоль стен с рисунками на низеньких стендах настоящие вещи:
керамические и медные кувшины, куклы в национальных костюмах, войлочная шапочка горцев, плетеные короткие лыжи — «снегоступы» для горных охотников и многое другое. Но особенно интересно было рассматривать настоящую колыбель из каштана, в которой вырос один из мальчиков-гостей — Даур. Представлена была она рядом с колыбелью-зыбкой из Вологодской деревни, украшенной во весь торец крупным резным солярным (солнечным) знаком...
На следующий день мы отправились гулять по Москве. Сказать откровенно, мне почти одинаково не понравилось, ни как показывали свой город мои москвичи, ни как смотрели его наши гости. Тогда-то и возник у меня план помочь детям системной программой, вводящей их в искусство архитектуры, ее историю, архитектурные стили.
Программа факультативной подготовки к поездке в Москву детей из Абхазии, как и программа занятий Клуба юных москвичей, во многом была единой. Расставались мои дети с гостями после общих прогулок друзьями.
***
Вот так цвела, цвела и плодоносила во все времена года та красивая осень в Крутицах
Сейчас, оглядываясь назад, вижу, как уже там, в Крутицах, сформировались, наполнившись своим воспитательным и образовательным содержанием, все основные направления работы с детьми и родителями, начатые в музее московской школы № 722, продолженные несколько позже в школе художественной и осуществляемые сейчас в Клубе юных москвичей Детского центра традиционной отечественной культуры. Там, в Крутицах, мои курсы бесед, циклы практических занятий обрели свою естественность, исполнились стремлением к красоте простой и скромной. И эта книга, если даже бегло взглянуть на ее содержание, составлена из очерков, раскрывающих циклы, уже обозначенные, как в увертюре, в том нашем пребывании на Крутицком подворье... Творческом, счастливом, определившем дальнейший путь, сохранившемся в памяти таким светлым...